Неточные совпадения
Что ж? умереть так умереть! потеря для
мира небольшая; да и мне самому порядочно уж скучно. Я — как человек, зевающий
на бале, который не
едет спать только потому, что еще нет его кареты. Но карета готова… прощайте!..
Я не прерывал его. Тогда он рассказал мне, что прошлой ночью он видел тяжелый сон: он видел старую, развалившуюся юрту и в ней свою семью в страшной бедности. Жена и дети зябли от холода и были голодны. Они просили его принести им дрова и прислать теплой одежды, обуви, какой-нибудь
еды и спичек. То, что он сжигал, он посылал в загробный
мир своим родным, которые, по представлению Дерсу,
на том свете жили так же, как и
на этом.
Он никогда не бывал дома. Он заезжал в день две четверки здоровых лошадей: одну утром, одну после обеда. Сверх сената, который он никогда не забывал, опекунского совета, в котором бывал два раза в неделю, сверх больницы и института, он не пропускал почти ни один французский спектакль и ездил раза три в неделю в Английский клуб. Скучать ему было некогда, он всегда был занят, рассеян, он все
ехал куда-нибудь, и жизнь его легко катилась
на рессорах по
миру оберток и переплетов.
Но самое большое впечатление произвело
на него обозрение Пулковской обсерватории. Он купил и себе ручной телескоп, но это совсем не то. В Пулковскую трубу
на луне «как
на ладони видно: горы, пропасти, овраги… Одним словом — целый
мир, как наша земля. Так и ждешь, что вот — вот
поедет мужик с телегой… А кажется маленькой потому, что, понимаешь, тысячи, десятки тысяч… Нет, что я говорю: миллионы миллионов миль отделяют от луны нашу землю».
— Да ведь это мой родной брат, Аннушка… Я из гущинской семьи. Может, помнишь, года два тому назад вместе
ехали на Самосадку к троице? Я с брательниками
на одной телеге
ехала… В мире-то меня Аграфеной звали.
Тамара не сразу
поехала в дом. Она по дороге завернула в маленькую кофейную
на Католической улице. Там дожидался ее Сенька Вокзал — веселый малый с наружностью красивого цыгана, не черно, а синеволосый, черноглазый с желтыми белками, решительный и смелый в своей работе, гордость местных воров, большая знаменитость в их
мире, изобретатель, вдохновитель и вождь.
— У меня тут в конторе сидит один сосланный, Пилецкий; он
едет, вообрази,
Мира, к Егору Егорычу
на именины! И я с ним
поеду! Ведь надобно мне когда-нибудь видеться с Егором Егорычем.
Вследствие таковых мер, принятых управляющим, похороны Петра Григорьича совершились с полной торжественностью; впереди шел камердинер его с образом в руках; за ним следовали архиерейские певчие и духовенство, замыкаемое в сообществе архимандритов самим преосвященным Евгением; за духовенством были несомы секретарем дворянского собрания, в мундире, а также двумя — тремя чиновниками,
на бархатных подушках, ордена Петра Григорьича, а там, как водится, тянулась погребальная колесница с гробом, за которым непосредственно шел в золотом и блистающем камергерском мундире губернатор, а также и другие сильные
мира сего, облеченные в мундиры;
ехали в каретах три — четыре немолодые дамы — дальние родственницы Петра Григорьича, — и, наконец, провожали барина все его дворовые люди, за которыми бежала и любимая моська Петра Григорьича, пребезобразная и презлая.
Косвенное направление дождя и крепкий восточный ветер плохо способствовали удачной ловле; но Глеб забрал в голову
ехать на промысел, и уже ничто в
мире не в силах было заставить его изменить такому намерению.
Телегин.
Еду ли я по полю, Марина Тимофеевна, гуляю ли в тенистом саду, смотрю ли
на этот стол, я испытываю неизъяснимое блаженство! Погода очаровательная, птички поют, живем мы все в
мире и согласии, — чего еще нам? (Принимая стакан.) Чувствительно вам благодарен!
Полагали, что слов «важные дела» будет достаточно для Ничипоренки и что предприниматель этот с
миром отпустит от себя Бенни, а сам благополучно
поедет себе, один, к своим домашним ларам и пенатам и так же благополучно будет себе что-нибудь писать в своих Прилуках «для блага народа» и читателей «Искры» и «Экономического указателя», а Бенни, таким образом, освободится от своего тирана
на волю.
Вы лучше не ходите; ей-богу, если не высечет, так непременно прибьет, «и
на свадьбу, говорит, не
поеду; знать их не буду,
на нищей, говорит, женится, по
миру пойдут».
— Скажите, пожалуйте, реверендиссиме домине Галушкинский, где же город и наше училище? Вы говорили нам, что где небо соединено с землею, там и конец вселенной. Вон, далеко, очень видно, что небо сошлось с землею, ergo, там конец
миру; но
на этом расстоянии я не вижу города. Где же он! Туда ли мы
едем?
Итак, Эраст обманул Лизу, сказав ей, что он
едет в армию? — Нет, он в самом деле был в армии, но, вместо того чтобы сражаться с неприятелем, играл в карты и проиграл почти все свое имение. Скоро заключили
мир, и Эраст возвратился в Москву, отягченный долгами. Ему оставался один способ поправить свои обстоятельства — жениться
на пожилой богатой вдове, которая давно была влюблена в него. Он решился
на то и переехал жить к ней в дом, посвятив искренний вздох Лизе своей. Но все сие может ли оправдать его?
Она уходит. После завтрака водворяется полный
мир. Поручик шепчет
на ухо вдове самые пылкие слова и жмет ей под столом круглое колено, а она, раскрасневшись от
еды и от пива, то прижимается к нему плечом, то отталкивает его и стонет с нервным смешком...
Было поздно; сильный ветер дул с взморья; черные тучи, окровавленные снизу лучами солнца, роняли огромные капли теплой воды
на растрескавшуюся землю. Феодор, взволнованный встречею и боясь грозы, не хотел
ехать далее и свернул в монастырь Энат, лежащий возле Александрии. Служитель божий, гражданин всего
мира христианского, в те времена везде находил отворенную дверь, и всюду приход его считался счастием, тем паче в монастыре, куда приходили все бедные и труждающиеся дети церкви.
Платонов. По дождю
ехать придется… Судиться не станем.
Мир! (Смотрит
на нее.) Я брежу?
Я
поехал из Бадена сначала в Швейцарию
на конгресс"
Мира и свободы", который должен был собраться в Берне. У меня была совершенно выясненная программа: после этого конгресса пожить в Мюнхене и остаться в Вене
на весь зимний сезон. Ни в Мюнхене, ни в Вене я еще до того не бывал.
Караулов, еще совсем молодой человек, был уже гордостью русского медицинского
мира. С год тому назад он защитил блестящим образом докторскую диссертацию и вместо того, чтобы
поехать за границу готовиться к профессуре, сам вызвался
ехать на борьбу с посетившей его отечество страшной гостьей — холерой.
Несмотря
на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность
мира и усердно работали с этою целью, несмотря
на то. что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frère [Государь брат мой] и искренно уверяя, что он не желает войны, и что всегда будет любить и уважать его — он
ехал к армии и отдавал
на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его
на всех концах
мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и
поехал в свою стоянку.
Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25-го
поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал не раздеваясь
на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое было то неопределенное, исключительно-русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом
мира.
Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (чтó ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов
на пари бил, что продаст за две тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, — он знал, что надо
ехать из этого ясного, хорошего
мира куда-то туда, где всё было вздор и путаница.
— Вот я прямо от вас
еду к благочинному и везу ему такую весть, що
на весь
мир христианский будет срам велыкий, и тогда вы побачите, що и пип ваш — не пип и не христианин, и дитки ваши не христиане, а кого он из вас венчав — те все равно что не венчаны, и те, которых схоронил, — умерли яко псы, без отпущения, и мучатся там в пекле, и будут вик мучиться, и нихто их оттуда выратувать не может.
Он
поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного, только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе
мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противуположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым.